[stall]

НАЗВАНИЕ: das Aleinsein in die Stadt
(в переводе с немецкого – одиночество в городе)
АВТОР: Фрике
БЕТИЛИ: #Ed Elric#, Нита
ФЕНДОМ: Fullmetal Alchemist
ХАРАКТЕРИСТИКИ: Очередной ангст, возможно, ООС. Возможно продолжение
СОДЕРЖАНИЕ: Креатив на мюнхенскую тему.
ДИСКЛАЙМЕР: Не моё

[…На самом деле здесь очень холодно. Нет, правда, по-моему, дома было куда как теплее, даже в самые лютые морозы там было намного теплее, чем здесь… ]

-Эй, Хайдерих! Чтоб тебя! Ты где?!
Один человек ищет другого среди света и пыли, среди духоты и тишины. Один человек ищет другого – и кто знает, кого на самом деле.
-Эд, ну не ори ты так…
Заспанные глаза, всколоченные волосы. В последнее время Хайдерих просиживает целыми днями в домашней библиотеке, там же и засыпает. Возможно, потому что приобрел привычку ложиться в четвёртом часу.
-Доброе утро, - фыркает Эдвард, - Вставай и пошли.
-А? Куда? Зачем?
-На праздник, куда ж ещё? Пить и веселиться. По полной программе.
-Какой празд… Тьфу, я забыл! Подожди, я хоть умоюсь.
Хайдерих уходит, а Эдвард остаётся ждать в библиотеке. Проходит минут десять, потом Хайдерих возвращается, причёсываясь на ходу.
Когда они выходят на улицу, Эдвард щурится на облачное небо.
-Опять дождь, - тоскливо говорит Эд. - Чёртова погода, как же задолбало...
Хайдерих вздыхает и устало трёт лицо, пытаясь прогнать остатки сна.
-Осень, не жалуйся… А я ведь так и не выспался. Между прочим, мог бы с расчётами помочь, мы как бы вместе работаем.
-Ну, прости, - кривая усмешка.
-Или хотя бы не будить, - добродушно-примирительно, отводя глаза.
-А вот это уже никак. Оберт обидится и орать начнет, а орать он умеет, это такая звуковая волна, такая волна… - голос Эдварда понижается до шёпота.
Хайдерих тихо смеётся.
-А ещё это та-акие кулаки.
-Не надо о кулаках. Физик-культурист, блин, ещё один на мою голову! Он что, качается, что ли?
-Да какое там качается? Он то в университете, то дома, то в библиотеке. Ему некогда. Это природное. Чёрт, он ведь в университет вот уже месяц через день, через два ходит. Ладно, у нас деканат добрый, понимающий. Таланты уважает.
-Ну-ну.
Хайдерих расслабленно добродушен и беспечен. Эдвард напряжённо зол и собран.
Хайдерих смотрит под ноги и улыбается. Эдвард смотрит в небо и проклинает всё на свете.
Хайдериху нужно идти вперёд, ему всё интересно. Эдварду нужно вернуться назад, и плевать он хотел на этот город.
Хайдерих ждёт чуда и верит в него. Эдвард не верит, но продолжает ждать.
Есть много способов сойти с ума. И кто знает, какой самый надёжней.
Есть много способов, чтобы защитить себя от реальности. И кто знает, какой окажется самоубийством.

[…Что-то сломалось и скатилось в пропасть. Я помню, что потом…]

Когда мы пришли к Оберту, там было уже человек двадцать, не меньше. Да тут почти весь факультет! Из них я знал в лучшем случае половину, а Эдвард только троих-четверых, так что его начали знакомить со всеми, а он изо всех сил старался не выглядеть смущённым.
Я болтал со всеми и думал, что это совсем нездорово – иметь много приятелей и знакомых. Большинству из них плевать на тебя, другим ты нужен, чтобы вывалить на тебя свои проблемы – и это совсем не значит, что они тебе доверяют. А для третьих ты просто показатель статуса: «смотрите, сколько у меня друзей, а вот ещё один - изобретатель, талант!».
Возможно, именно из-за таких соображений Эдвард старается ни с кем не сближаться. Но мне кажется, это ненастоящая причина. Он вообще похож на человека, ждущего на станции поезд. Вот и старается ни с кем не знакомиться, чтобы не жалко было прощаться. Или чтоб не было искушения остаться. Он вообще очень странный, этот Эдвард.
Я подсел к нему, и мы вместе слушали череду тостов в честь Оберта. Двадцать два года как-никак, дата! Потом Оберт объявил, что один совершенно чокнутый, но очень добрый человек выделил на проект деньги, и мы сможем купить материалы и оборудование. Кто-то крикнул, что он бы ещё на пиво денег выделил, потому что может не хватить. Но когда начали отмечать, поняли, что закупились от души и с избытком.
Мы смеялись, пили и разговаривали, разгоняли клубы табачного дыма, подцепляли вилками кусочки еды и улыбались, улыбались, улыбались настолько старательно, что потом было больно, и улыбка превратилась в застывшую маску.
Я подумал, что это фальшивое веселье нужно нам обоим. Эду – чтобы вконец не замкнуться в себе, мне – чтобы не думать о лишнем.
На самом деле у нас не было никаких причин веселиться. Это веселье всего лишь погоня за исчезающей памятью. Бег от будущего.
Такие дела. Такие ощущения.
Я обещал себе не напиваться. Да и Эдвард бормотал себе под нос что-то типа «Не пить, не пить, много не пить, не пить, придурок». Но мы оба знали, что всё равно напьёмся, а потом не будем жалеть.
В тот вечер мы практически не разговаривали. Не было никаких пьяных откровений. Задав себе цель «перестать думать», мы методично старались ее достичь. Алкоголь свалил нас часа в четыре часа утра, и мы отрубились всё на том же диване в углу комнаты под пьяные выкрики.
Когда я проснулся, была тишина.

[…Потому что мне страшно. Потому что я не вижу. Потому что тебя нет и никогда не будет больше.
Я поднимаю руки. Следи за мной.
В этом городе из пыли я хочу почувствовать твой взгляд…]

Ты просыпаешься.
Ты просыпаешься.
Ты просыпаешься в этом уродливом мире.
Ты открываешь глаза.
Головная боль методично бьёт в черепе. Кто-то открыл форточку, и теперь в комнате холодно и свежо, такой стойкий вчера запах пива и сигарет едва различим. Как аромат хороших духов.
На часах – полпятого. Уже не ночь. Ещё не утро. Время, когда сон настолько крепок, что смахивает на репетицию смерти.
Эдвард трёт глаза и оглядывает комнату. Его недавние собутыльники, уснувшие кто где, действительно походят на покойников. Словно всех отравили каким-то газом. Словно все мертвы, а он выжил – единственный из двух десятков человек.
Эдвард садится и сразу морщится от острой боли. Дожди, слякоть, переменчивая осенняя погода - всё это кислотой разъедает нервы и плавит металл автопротеза, и он, раскалённый, вливается в кровь. Иногда металл достигает сердца и остывает там, превращаясь в маленькие комочки с острыми краями.
Элрик зажмуривается, закрывает лицо руками и ждёт, когда головная боль немного поутихнет. К горлу подкатывает тошнота.
Рядом движение – дёрганное, резкое.
-Кошмар какой-то… - жалуется хриплый голос.
Эд кивает. Перед глазами плавают разноцветные пятна. Реальность рвётся, и слышно лёгкое потрескивание, как будто паутину задели.
-Я тебя разбудил?
-Ага.
-Ал, там пиво…
Смешок.
-По-моему, уже хватит.
-Опохмеляться…
Такой невинный, ничего не значащий разговор
-Совсем плохо, да? Я предупреждал.
-Это когда? Нихрена не помню.
но оба уже давно не придают словам никакого значения
-Ещё бы. Хотя лучше не надо. И помнить-то нечего.
-Да ладно?
но и то, что скрывается за ними, они замечать не хотят.
Эдвард сжимает правое плечо, как будто это может уменьшить боль. Хайдерих встаёт и исчезает минут на пять, потом возвращается.
-Возьми. Должно стать легче.
Эдвард кивает, берёт бутылку, прикладывает её к гудящей голове, но бесполезно - стекло тёплое.
-Её пить надо, а не обниматься.
Эдвард фыркает, взбалтывает жидкость и всё-таки поднимает глаза.
А Хайдериха совсем не узнать. Весь такой прилежный и правильный, синеглазый блондин, мечта любой девушки, нежный и любящий сын, сейчас он больше похож на тяжелобольного. И даже не из-за помятой одежды, всколоченных волос и опухшего лица – из-за усталых, затянутых мутной пеленой глаз.
Эдвард делает несколько глотков пива и морщится. Тёплое. Выдохшееся. Да и легче не становится.
Они молча сидят на диване. Пьют пиво, передавая бутылку друг другу. За окном тишина, и мелкий дождик, а время будто остановилось, и вечное ощущение дежа-вю, когда этот мир пытается подражать покинутому. И противное, гадкое чувство, что все восемнадцать лет жизни – лишь сон и бред, настоящее – то, что вокруг. И не может быть по-другому.
-Пойдём погуляем, - вдруг говорит Хайдерих.
Эдвард соглашается. и они выходят, прихватив с собой недопитую бутылку.
А Мюнхен спит. Окутанный в рассветный туман, спит, как большой и неспокойный грязно-серый зверь. С улиц ещё не стерлась печать прошедшего дня, зверь не слизнул её шершавым языком, и в свете утреннего солнца печать кажется грязью на его шерсти. Иногда он вздрагивает во сне, и тогда ветер доносит голоса, звук мотора, крики ранних птиц.
Они идут по одной из многочисленных улочек. Пиво давно кончилось. Головная боль не прошла, да и ощущение нереальности происходящего становится сильнее с каждым шагом.
Рвётся, рвётся реальность. Измученное тоской сознание перекраивает её по-своему.

[Движение вперёд – и они отшатываются. Такие испуганные глаза… Они, убийцы, маньяки и насильники, боятся одуревшего от усталости и потери крови мальчишки.
Просто от них ничего не зависит, а ему надо сделать выбор, и вот он сейчас хлопнет в ладоши, а потом умрёт уже в который раз…]

Они сворачивают в узкий переулок. Эдвард останавливается и молча смотрит, как Хайдерих уходит всё дальше.
Бег от будущего, погоня за прошлым.
Внутри пусто и снаружи пусто.
Сегодня тихий дождь и блестящая мостовая, сегодня усталость превращается в безразличие, а безразличие закрывает глаза масляной плёнкой, сегодня стекло, окружающее бывшего Стального алхимика, становится настолько толстым, что разбить его практически невозможно. Сегодня Эдвард вместо Хайдериха видит своего брата.
Тоска разъедает сознание.
И в какой-то момент два мира сливаются вместе. Они становятся единым целым – на какой-то миг.
Безумие? Да. На время.
Просто временное облегчение. Получи, что хотел, и успокойся.
Ты дома, Эдвард.
Всё хорошо, Эдвард.
Закрой глаза, Эдвард.

[В тот день шёл дождь. Казалось, небо вытоптали сапогами и залили грязью.
Небесная кровь смешивалась с земной и стекала по кирпичной стене
Тогда, давясь рыданиями, я понял, что если даже ты готов отдать свою жизнь, она может оказаться никому ненужной…]

Голова кружится, кружится, кружится… И кажется, что летишь в пропасть, что дно уже совсем близко, хотя куда уж падать, и что-то долбится в голове: проснись, идиот! – и так больно, так больно, а хочется только одного – сойти с ума. Чтобы навсегда и бесповоротно.
Сумасшествие плотной тканью накрыло лицо, крепко завязало глаза.
Поэтому когда сквозь гул в ушах пробивается визг тормозов, когда в переулок на полной скорости буквально влетает машина и несётся прямо на Элрика, когда Хайдерих беззвучно кричит, а расширенные глаза водителя встречаются с пустыми глазами Эдварда, все это время он просто стоит и ждёт столкновения.
Время застывает. Высокая скорость смазывает краски.
Эдвард машинально, даже не соображая, что делает, соединяет ладони. А потом тянется к земле.
Мир плавится, и на его поверхности появляются бензиновые разводы. Мир так податлив, что с ним можно творить, что угодно.
Визг тормозов достигает пределов слышимости.

[Возможно, удивление.
Возможно, усталость.
Отчаяние? Да, конечно.
Страх? Безусловно.
Вина? Непременно.
Когда я встал с колен, вся моя одежда была в земле. Как будто я мертвец, выбравшийся из могилы. Я с трудом мог стоять на ногах. А в руке]